Приходовская Екатерина

 

 «Достоевский и Паскаль: к вопросу понимания Бога»

 

 

Один из самых страшных вопросов, издревле и до наших дней волнующих человечество – это «перед кем преклониться» (по словам Ивана Карамазова), это вопрос существования бога и отношения к нему. Веками человечество строит храмы, сочиняет молитвы и упорно пытается выстроить механически-иерархические отношения с тем всеобъемлющим Нечто, незримое присутствие которого повсюду чувствует. Ему давали тысячи имён, для него изобретали тысячи обликов. Интересно, как в одно и то же время, почти в одном и том же месте – по берегам Средиземного моря – существовали две религии, резко противоположные по мироощущению, по структуре и так далее: античное пантеистическое язычество и иудаизм (Ветхий Завет). В античном язычестве идея иерархичного противопоставления человека богам (требование смирения, поклонения, жертв), но само божественное начало, рассредоточенное по множеству функций, по сути едино: здесь нет поляризации сил позитива и сил негатива, все боги примерно равноправны и каждый, даже Аид или Арес, выполняет свою необходимую функцию. То же единство видим в философии отношения к человеку: тело, дух и разум должны соответствовать друг другу по степени развития, они едины и лишь все вместе создают целое – человеческую личность. Главенствует принцип необходимого сосуществования позитива и негатива, и даже, кстати, вообще не ставится вопрос, кто из богов «друг», а кто «враг человечества» - совершенно нет оценочности; не рассматривается, «вреден» или «полезен» бог – он просто необходим. Интересно, что загробное царство тоже цельно и подвластно одному Аиду, несмотря на подразделения (Тартар – Аид - Элизиум).

Иудейская религия совершенно отличается:

1.     Сконцентрированностью единого многофункционального бога;

2.     Наличием тотальной оценочности, следовательно –

3.     Выделением негативного полюса – «врага человеческого»;

4.     Трактовки души и тела человека как двух антагонистических начал;

5.     Принципиальное разделение загробного царства на две сферы, относящиеся соответственно к двум полярным центрам: богу и «врагу человечества».

Следовательно, бог здесь не единственное начало, а лишь одна из двух борющихся сущностей: вместо античной синкретичности видим здесь реализацию риторического принципа: конфликтность тезиса и антитезиса с обязательным утверждением тезиса, а не синтеза (тезис остаётся в своём первоначальном виде, не приобретая нового качества).

Можно составить таблицу соответствий:

Античное язычество	Иудаизм (Ветхий Завет)
1.Множество функций – множество богов	1.Множество функций – единый бог
2.Отсутствие оценочности (следовательно, и максимализма)	2.Тотальная оценочность
3.синкретизм	3.поляризованность (следовательно, тотальная антагонистичность, разделение всего на борющиеся пары)
4.единство тела, духа и разума	4.антагонизм души и тела
5.Единство загробного царства	5.полярность сфер загробного царства
Принцип неразделённости бытия в античности сочетается с идеей необходимости и достаточности, разумности всего существующего. Платон, правда, в диалоге «Федон» говорит о необходимости преодоления влечений тела и осознании «первенства» души; но, во-первых, это утверждается «для философов» и не претендует на всеобщую мораль; во-вторых, цель этого – не «спасение души», а просто предоставление ей возможности беспрепятственно постигать абсолютные истины, и телесные потребности воспринимаются не как греховные, а просто как мешающие свободному познанию.	В ветхозаветном единобожии, а затем и в христианском (Новый Завет унаследовал этот принцип) всё оценочно и всё полярно. Стремление разделить «сферы влияния» бога и дьявола приводит зачастую к очевидным логическим противоречиям, которые и служили основанием проявления различных ересей; и в то же время – к обострению фанатизма, максималистских суждений о приятии или неприятии тех или иных начал.

Основные противоречия в «Мыслях» Паскаля, логически достаточно очевидные, обусловлены «метанием» между этими двумя принципами, попыткой утвердить изначальный тезис даже вопреки собственным доказательствам. Приведём несколько взаимоисключающих цитат:

«Мы называем неделимой точкой ту, за которой наши чувства ничего больше не воспринимают, хотя по природе своей она делится бесконечно…» (199)

«Крайности сходятся и, удаляясь друг от друга, соединяются» (180)

Понятие бесконечности мало совместимо с понятием крайностей: бесконечность сквозного деления предполагает и непрерывность его, причём непрерывность, не знающую предельной точки, а если всё – одно, причём бесконечное, можно ли говорить о полярности и тем более о крайностях? В непрерывности деления нет никакого антагонизма величия и ничтожества. Так же как и самих этих понятий. Ощущая себя «затерянным между двумя безднами», человек тем самым ставит себя в центр мироздания, отсчитывая и великое и малое от себя единственного и любимого. Непрерывность единого исключает полюса и крайности, исключает и «затерянность» «между» двумя безднами: ощущая себя центром, от которого разбегаются все размерности, человек ощущает себя «началом координат» всего мира, это свойство человеческого сознания, его естественная субъективность. Но ведь «бездна» одна и в ней безоценочная непрерывность, обусловленная необходимостью и ценностью всего именно там, где оно есть; понятия же «величия» и «ничтожества» оценочны, а значит, относительны: величие – в сравнении с чем? Ничтожество – относительно чего?.. Где же тогда в этой иерархии находится бог?

Паскаль пытается разрешить этот вопрос путём аналогий со структурой человеческого тела: «Быть членом означает получать жизнь, бытие и движение только от духа всего тела. [Отдельный член] полагает себя всем целым… и хочет себя самого сделать средоточием и телом. Но поскольку в нём самом не заключено начала жизни, то он лишь теряется… в сомнениях о своём естестве, догадываясь, что он – не тело, но всё же не видя, что он – член тела…» (372).

В данном аспекте аналогии с телом не совсем корректны: ведь «всё тело» само по себе не обладает ни жизнью, ни бытием, ни движением, в нём самом есть органы управляющие и органы зависимые; человек может жить без аппендикса, но с прекращением функционирования таких членов тела, как мозг или сердце, прекращается и функционирование самого тела. Конечно, в той же мере и мозг не сможет функционировать без тела, как и тело без мозга: в этом плане осознание человеком себя как ЧАСТИ целого вполне закономерно. Тогда ещё одно принципиальное противоречие:

(А) «…Человек любит себя, поскольку он – член И.Х.; человек любит И.Х., поскольку Он – тело, в котором человек – член. Всё – единое. Один в другом…» (372)

(В) «Подлинное же обращение состоит в том, чтобы уничтожиться перед этим Высшим Существом, которое вы столько раз гневили и которое в любой час по праву может вас погубить; в том, чтобы признать, что вы ничего не можете без Него и не заслуживаете от Него ничего, кроме немилости, Оно состоит в знании того, что между вами и Богом – неодолимое противостояние» (378)

Ни один член тела ничего не «заслуживает», тем более «немилости», и вряд ли находится в «противостоянии» с телом; и ни одно тело, в свою очередь, не «гневается» и не собирается «погубить» свои собственные члены. Эти утверждения – взаимоисключающие; примем за основное первое из них – оно даёт больше пищи для размышлений, чем второе, являющееся просто выражением страха перед неведомым.

Если верно утверждение (А), то попадает в число сомнительных тезис о необходимости «воссоединения с Богом»: если член тела функционирует «в теле и для тела» (372), то он и так находится в единстве с целым и не может ощущать стремления «соединиться» с Ним; если же он вне тела, «в противостоянии» с ним, то его функционирование прекращено, так как он выключен из всех систем организма. Если человек говорит о поклонении Богу, об «умилостивании» Его – он уже сам отделяет себя от Бога, противопоставляет себя Ему и ощущает себя не «мыслящим членом» (371) единого тела, а чем-то отдельным, слабым, но способным функционировать самостоятельно, отдельно от Него: это ли не «гордыня»?.. Разве часть целого должна «уничтожаться» перед целым, ощущая своё «ничтожество» перед целым, но своё «величие» перед более мелкими частями, её составляющими? Любая целостная структура организуется лишь сопряжением и функционированием своих составных частей, являясь в свою очередь составной частью некой более сложной или более масштабной структуры. Шкала «двух бездн» (мы уже оговорили, что «бездна» на самом деле одна) не линейна и не содержит понятий «ничтожное» и «великое», ибо эти понятия оценочны и субъективны – относительно человеческого сознания; нет возрастания или убывания чего-либо, а есть явление, которое можно рассматривать и как процесс, и как статическое состояние: непрерывная делимость и непрерывная включаемость. Отношение части к целому и наоборот не обязательно прямо пропорционально; приведём только один внешне «парадоксальный» пример: процесс ДЕЛЕНИЯ клеток в организме есть процесс РОСТА организма, что известно всем ещё из школьного курса биологии.

В этих структурах нет примитивной ИЕРАРХИЧНОСТИ, нет «подчинения» одного другому, причём совершенно необязательно «ничтожного» «великому»: глядя на большой светящийся экран, мы понимаем, что он работает за счёт микросхем, которые намного меньше его. И экран, и микросхемы здесь образуют целое: что же чему «подчинено»? В чём же здесь недоразумение? «Любя тело, [он член] тела любит себя самого, потому что его бытие только в теле, через тело и для тела…» (372). Мы не сможем определить, что важнее для целого в нашем примере – экран или микросхема; без микросхемы не сможет работать экран, но без экрана потеряется смысл работы микросхемы, так как телевизор перестанет выполнять свою функцию – передачи визуальной информации. Вот здесь и лежит «камень преткновения»: любая целостная структура внутренне организована, но РАЗОМКНУТА, открыта и существует ДЛЯ чего-то отличного от себя.

ЦЕЛЬ И СМЫСЛ ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ ЛЮБОЙ СИСТЕМЫ ЛЕЖАТ ЗА ПРЕДЕЛАМИ ЕЁ ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ.

Это и есть тот «закон притяжения», который организует динамику непрерывной делимости и включаемости. Функционирование «тела» не является самоцелью, и функции его «членов» не ограничены сферой его внутренней организации: экран существует для того, чтобы на него смотрели, иначе целое, частью которого он является, теряет смысл.

Этот закон объясняет и отношение человека к времени, его стремление всегда жить «днём завтрашним», концентрацию внимания в будущем, в виртуальном бытии – планах, мечтах, замыслах. Человек незамкнут во времени, так же, как незамкнут в пространстве (понятие «среды»); более того, само понятие времени сформировалось в связи с процессуальностью бытия. Существует множество локальных процессов, но процесс ЖИЗНИ как таковой – не земной органической жизни, а жизни вообще, жизни как функционирования чего-либо – бесконечен;

Конечны лишь отрезки на прямой,

Прямая остаётся бесконечной.

          В словах «жить настоящим» заключён парадокс, так как «настоящее» есть весьма неопределённая статическая точка, а жизнь – динамический процесс. Если смысл «члена» в функционировании «тела», смысл каждого явления лежит за пределами этого явления – смысл «настоящего» находится в будущем, и вполне естественно, интуитивно достигнуто человеком понимание этого закона и устремление к будущему, весьма критически воспринимаемое Паскалем.

          Закон непрерывности сущего есть тоже идея бессмертия, но иного бессмертия, отличного от идеи Бога как «Высшего Существа», перед которым НУЖНО «уничтожиться». Рациональное познание и познание «сердцем» (интуитивным постижением) суть не антагонистические, а органично сосуществующие пути познания. Человеческому разуму свойственно расставление акцентов, принцип ПРЕДПОЧТЕНИЯ, но это не должно ограничивать его восприятие, заставляя довольствоваться условной двухполюсной схемой. Пользуясь идеей «единства противоположностей», не стоит забывать, что само понятие «противоположностей» очень условно, и взаимосвязи элементов и целого, «членов» и «тела» намного сложнее любой иерархической или линейной схемы, даже если мы ограничиваем поле исследования неким условно замкнутым «целым».

 

Нелепо проклинать людскую суету –

Но человеком оставаться,

Искать реальность запредельную – а ту,

Что нам дана, забыть пытаться…

 

Кричать, что Бог един и истина лишь с Ним

И только Божий дух в нас ценен –

И идеальный мир придумывать самим,

Как будто наш несовершенен…

 

Кто говорит, что суетою можно жить –

Тот приписал ей слишком много,

Кто призывает поклоняться и молить –

Тот отделил себя от Бога…

 

Нет «нас» и нет «Его» - мы вечное одно,

Дыханье наше неразрывно,

И мироздание не раз сотворено –

Оно творится непрерывно…

 

Огромный организм Вселенной неделим,

И вглубь и вширь в нём нет границы,

Мы все – одно, и нам не слиться нужно с Ним,

А от Него не отделиться.

 

Исходя только из хронологического фактора, можно говорить о влиянии «Мыслей» Паскаля на творчество Достоевского; но реально в отношении двух мыслителей разных эпох и разных стран (значит, совершенно разных культур!) корректно рассматривать лишь «некоторые параллели» в их размышлениях. Если даже в физике и математике – точных науках – говорят о «независимо сделанных открытиях», то в таком вопросе, как понимание Бога, излишне искать признаки ВЛИЯНИЯ одного воззрения на другое: к исходным выводам можно прийти совершенно разными путями, независимо друг от друга, особенно находясь в разных веках и странах. «Н. Страхов вспоминал, как занимало Достоевского, любившего вопросы о сущности вещей и о пределах знания, независимое совпадение в его собственных мыслях с тем или иным великим мыслителем»² – именно «независимое совпадение»!

          Разница культурного контекста бытия Паскаля и Достоевского очень велика. Составим, опять же, небольшую таблицу соответствий – так будет нагляднее:

Паскаль	Достоевский
1.Середина 17 века	1.Конец 19 века
2.Франция	2.Россия
3.Западная ветвь христианства	3.Восточная ветвь христианства (православие)
4.физик и философ	4.писатель и философ

          «Мысли» Паскаля – произведение философское, а не художественно-литературное, он стремится не к рассредоточению в сюжете и образах, а к концентрации смысла в абстрактных формулировках. Абстрагирование – свойство более сферы рассудка, чем сферы чувств, качество математического склада ума, и странно, что Паскаль так отзывался о математике: «…я считаю математику самым возвышенным упражнением для ума; но в то же время я нахожу её столь бесполезной, что не вижу большой разницы между человеком, который всего лишь математик, и искусным ремесленником. Да, я называю её прекраснейшим ремеслом на свете; но в конце концов это не более чем ремесло; и я часто говорю, что она хороша для испытания, но не для приложения наших сил…»¹. Неудивительно, что так пишет о ней Достоевский («Математика без приложенья чистый ноль, и пользы в ней столько же, как в мыльном пузыре») – он говорит в своём творчестве на ином языке, художественно – образном, и там ему математику действительно «приложить» трудно, да и нужно ли? Но Паскаль, пытающийся в «Мыслях» отчётливо сформулировать именно АБСТРАКТНО-ЛОГИЧЕСКИЕ, ни в чём не воплощённые принципы человеческого мышления и восприятия мира, пользуется языком отвлечённых формулировок, что уже намного ближе к математике, чем художественная литература.

          Математика с «приложением» - такой же неестественный, несовместимый гибрид, как «жить настоящим». Что означает «приложение» математики, если суть её – в символе, в абстрагировании, в моделировании действительности на уровне условной схемы? Это её язык, её смысл, её сущность, а «приложимая» математика математикой как таковой не является, а относится скорее к сфере вспомогательных бытовых наблюдений.

          Существуют разные уровни сжатия информации и её расшифровки – как разномасштабные карты при рассмотрении одной и той же местности; для современного человека, имеющего дело с компьютером,  небольшим по размеру, но хранящим огромное количество закодированной информации, этот тезис должен быть понятен и даже, возможно, очевиден. Познание человеком мира –  процесс  очень  сложный  и неоднозначный хотя бы за счёт того, что исследователь является частью объекта исследования и само его мышление, не говоря уже о поведении, восприятии и так далее, обусловлено исследуемым. Любое творчество человека – попытка как-то систематизировать обрабатываемую его сознанием информацию и закодировать её – сжать все «А» в ТИП, в СИМВОЛ, в ЗАКОНОМЕРНОСТЬ. («А» - вариантно-повторяющиеся явления). Мифология и религия пользуются образными и сюжетными кодами – античные мифы и библейские сюжеты и их персонажи устойчивы в общечеловеческом сознании, так как информация, закодированная в них, не привязана к конкретным событиям и датам, а является глобальным обобщением на символическом уровне; ярким примером служат ПРИТЧИ Христа из Нового Завета: сами по себе они так же «неприложимы», как математические формулы, но в качестве моделей, опять же как математические формулы, присутствуют повсюду. Математика кодирует информацию и создаёт модели формульно-числовые, утратившие ПОДОБИЕ РЕАЛЬНОСТИ, свойственное образно-сюжетным кодам, выходящие на иной уровень обобщения и абстракции – это следующий порядок «сжатия» информации, «карта большего масштаба»: её обнажённые структуры, лишённые иносказательности и символически более ясно сконструированные, служат моделями для всего, и в этом их функция, их «приложение», ведь человеческому сознанию проще работать с моделями, чем с   разрозненными реальными фактами.

          Например, схема «X+Y=Z» – самая простая, схема суммирования двух элементов и получения из них третьего – расшифровывается в конкретно – образном варианте множеством различных способов и значений:

1.     «H₂+O = H₂O»

2.     «тезис + антитезис = синтез»

3.     «время + пространство = бытие»

4.     «Маша + Петя = любовь»

Математическая структура снимает все признаки конкретной наполняемости и выявляет ЛОГИЧЕСКИЙ ПРИНЦИП СОПРЯЖЕНИЯ ЭЛЕМЕНТОВ В СТРУКТУРЕ ЦЕЛОГО, будь то химическая формула (1), философский постулат (3) или просто надпись на стене дома (4).

Есть ещё один, высший уровень кода – творческий импульс          , момент «озарения», легендарная «Эврика!», знакомая любой творческой личности, будь то математик, поэт или балерина. Это нелогический тип познания, постижение информации в столь сжатом виде, что мозг воспринимает его как мгновенную вспышку и лишь потом начинает расшифровывать. Природа его нам неизвестна, так же как и природа человеческой интуиции, его ничем не объяснимых предчувствий (суеверия и приметы – такие же иррациональные «коды»). Это та же информация, только спрессованная, сжатая во много раз сильнее, чем логически постигаемая. Но восприятие этого информационного импульса обусловлено не только им самим, но и подготовленностью сознания, принимающего его. Возможно, длительное накопление энергии сознания, сфокусированное на какой-либо проблематике («мучительные поиски решения») рождает «скачок напряжения» - импульс открытия, выход через «гиперпространство». Степень лёгкости творчества (никак, кстати, не связанная со степенью одарённости) зависит от «глубины залегания пород», накапливающих энергию.

Возможно, такое состояние – постижение, фиксируемое логическим сознанием лишь postfactum - и называется «единением с Богом» - тогда терминология здесь не имеет большого значения; ведь импульс («слово Божие»), даже рождающийся изнутри, может быть следствием резонанса (совпадения волн колебания) с другими сознаниями или неким общим сознанием (Богом), частью которого является данное сознание. «Скачок напряжения» может быть обусловлен даже каким-нибудь внешним, мелким, порой курьёзным случаем («ванна Архимеда», «яблоко Ньютона» и т.д.) – но только при условии предварительной – сознательной или подсознательной – работы с информацией данного направления.

Всё это свойства «евклидова ума»: здесь мы опять сталкиваемся с необходимостью преодоления полюсного дуализма, свойственного христианству (антагонистические пары «Бог - Дьявол», «Душа - Тело» и так далее). Совпадение мнений Паскаля и Достоевского в вопросе антагонистической пары «разум - сердце» очевидно:

Достоевский	Паскаль
«Ум – способность материальная… душа же, или дух, живёт мыслию, которую нашёптывает ей сердце… Ум – орудие, машина, движимая огнём душевным…»	«Бога познают сердцем, а не рассудком… Бог является сердцу, а не рассудку.»

Что первично – ум или душа, накопление информации или скачкообразное её сжатие, код или его расшифровка, что чем обусловлено? Этот вопрос из ряда тех, что первично – материя или сознание, яйцо или курица и т.д.. «Душа» - иррациональное постижение мира – не антипод «евклидова ума», а его естественное свойство наряду с логикой, символикой и так далее. «Внешнее образование» нисколько не противоречит «внутреннему воспитанию», так же как «умножение рациональных знаний» - «очищению душевных желаний»².

Достоевский рассматривает эти вопросы менее категорично – и вследствие этого более полно, чем Паскаль, возможно, именно за счёт литературно–художественного языка, которым пользуется. Образные коды более доступны за счёт УЗНАВАЕМОСТИ характеров и ситуаций, что у человека даже другой эпохи рождает отклик эмоционально–ассоциативный и включает его сознание в смысловое поле произведения. Паскаль стремился к чётким формулировкам и логике «доказательств» там, где они не требуются, отчего возникает ощущение НАВЯЗЫВАЕМОГО мнения; Достоевский раскрывает множество характеров и ситуаций и, соответственно, множество мнений, опираясь больше на психологически-эмоциональное к ним отношение, чем на логическое сравнение. Этим МЕТОД Достоевского кардинально отличается от метода Паскаля.

Сравнивая их позиции, нельзя не оговорить, что для русского читателя и метод, и позиция Достоевского несоизмеримо ближе позиции Паскаля за счёт общности языка, культурных корней (а значит, эстетических, этических, философских акцентов) и сравнительной близости эпохи. Паскаль делает акцент на ЖЕРТВЕННОСТИ и СТРАХЕ (он постоянно говорит о «немилости», «гневе» Высшего Существа); Достоевский – на ПРОЩЕНИИ и ЛЮБВИ (множественность ситуаций, раскрывающих мотив «прощения» в «Братьях Карамазовых»), особенно показательны в этом плане главы из первого тома, где рассказывается о старце Зосиме и о таких явлениях именно РУССКОЙ православной жизни, как «старцы», «кликуши», юродивые и т.д.. Средства воздействия здесь не только в образах, ситуациях, но в самом построении фраз, в стилистике и лексике русского языка, которая действует на русского читателя сама по себе, только своим звучанием порождая ассоциативные ряды («память поколений»).

В определении основных вопросов («како веруеши?..») и «трёх страстей» (паскалевские  Libido sentiendi, Libido sciendi, Libido dominandi - «хлебы», «совесть» и «меч Кесаря» (чудо, тайна и авторитет)  у Ивана Карамазова). Достоевский и Паскаль едины, так как опираются здесь на один и тот же источник – Новый Завет (очень ярко обрабатывается эпизод «трёх вопросов» - «искушений» И.Х.). Вывод Паскаля старается быть предельно ясным, но от этого только запутывается; выводы Достоевского неоднозначны и на однозначность не претендуют, поэтому каждый читает их по-своему и остаётся уверенным, что верно понял основную мысль писателя.

Вопрос понимания Бога неисчерпаем и присутствует сквозным лейтмотивом не только в творчестве мыслителей, но и в обычной, каждодневной жизни любого человека, осознаёт он это или нет. В данной работе мы попытались разобраться в двух точках зрения, и то сходных – только двух из тысяч существующих и ещё миллионов возможных. Конечно же, мы сказали здесь лишь о некоторых сторонах этого вопроса – в том случае, если имеет смысл называть ВОПРОСОМ то, на что нет ответа. Вопрос и ответ – это тоже антагонистическая пара; кто же знает, где находится истина – может быть, заключающая в себе то и другое вместе?..

 

Литература

1.      Блез Паскаль «Мысли». М., 1995.

2.      Б. Тарасов «Достоевский и Паскаль (творческие параллели)». «Вопросы литературы», 1999, №5.

3.      «История зарубежной литературы 17 века». М., 1984.

4.      Ш. Сент-Бёб «Литературные портреты. Критические очерки» (перевод с франц.). М.,1970.

5.      Достоевский «Братья Карамазовы».